«Однажды мы с женой засиделись в гостях до полуночи. Уже
собирались уходить, как вдруг кто-то позвонил в дверь. «Ничего себе! —
недоуменно пробормотал хозяин. — Кого это ночью принесло?» Он открыл и
увидел заплаканную молодую женщину, она буквально заливалась слезами. «Аллан
Владимирович у вас?» — не здороваясь, спросила она. «У нас…» Мы с женой как раз
вышли в прихожую, и женщина бросилась ко мне: «Ради бога, помогите!.. У меня
дочка, маленькая… В 9-й клинической больнице… Она в коме, девятый день. Она
умирает!.. Спасите!.. Я на колени встану!» И бросилась передо мной на колени.
«Да что вы! — опешил я и поспешно стал поднимать ее на
ноги. — Что вы! Я помогу вашей дочке! Сейчас и поедем!» Кто такая эта
женщина, как обо мне узнала и как нашла меня аж в гостях — я, уже наученный
своим необычным опытом, спрашивать не стал.
Детская клиническая больница № 9 находилась недалеко, на
Пресне. Мы сели в машину и через несколько минут въезжали в ворота клиники.
Девочке было лет пять. Бледная, неподвижная, она лежала в
отдельном боксе. После сильнейшего эпилептического припадка она впала в кому и
не приходила в себя уже восемь суток. Я посмотрел на нее сквозь стекло бокса и
понял, что смогу помочь.
Даже сейчас помню фамилию дежурного врача — Рыбакова.
«Разрешите мне провести сеанс лечения», — обратился я к ней. «Кто вы?» —
«Целитель». Я кое-как объяснил, каким образом исцеляю и что собираюсь сделать.
Врач Рыбакова была довольно открытым человеком. И не
подозрительным. «Какая разница, — махнула она рукой. — Что врачи, что
экстрасенсы. Здесь, по-моему, ничто не поможет… Лечите, но только в моем
присутствии».
Я встал перед постелью девочки. И опять, как в случае с
первой пациенткой, через меня пошел мощнейший серебристо-голубоватый поток
энергии. Меня трясло. Вибрировали руки, ноги — все тело. И так сорок минут…
Когда сеанс закончился, видимых изменений в состоянии
девочки не произошло. Но я в течение сорока минут наблюдал, как выправляются
колоссальные искажения информационной структуры ее тела, как все постепенно
приходит в норму. «Завтра, — сказал я, — в двенадцать часов она
проснется, попросит кушать. А я приеду посмотреть ее к трем».
Я видел взгляд врача Рыбаковой — он ясно ставил мне диагноз:
сумасшедший. Я же говорю: она была довольно открытым человеком… «Завтра в
отделении мое дежурство, прослежу», — неохотно, скорее из вежливости,
пообещала она, и мы расстались.
На следующий день я приехал в больницу ровно в три часа дня
— девочки в ней не было. Врач Рыбакова смотрела на меня уже по-другому: как-то
задумчиво. «Девочку забрала мать», — сказала она. Оказалось, моя пациентка
очнулась ровно в двенадцать часов, стала прыгать на постели и просить есть.
Так, как будто ничего с ней не произошло, — не было ни припадка, ни
пребывания в коме. Тут появилась ее мама, счастливо ахнула и моментально увезла
любимую дочку домой — в больнице им делать было нечего.
Та женщина, мать девочки, больше ко мне не приходила, так и
исчезла: ни «здрасьте», ни «до свидания», ни «спасибо». Мне не нужна была ее
благодарность: лучшая награда — выздоровление ее дочери, но я хотел знать, как
обстояли дела с девочкой дальше, было ли излечение радикальным или я
всего-навсего улучшил ее состояние, просто вывел из комы, а с эпилепсией вопрос
не решился…
Это очень важно: я исцеляю или только облегчаю течение
болезни? У меня есть пациенты, которых я наблюдаю по десять, пятнадцать,
двадцать лет. И убеждаюсь: мое лечение — не симптоматичное, это действительное
исцеление хвори. Я убираю нарушение, вызвавшее болезнь, и человек обретает
здоровье. Но тогда-то мне надо было в этом убедиться!..
Два года назад я проводил лечебный тур в Германии. И вот на
одном из моих сеансов на сцену вышла красивая молодая женщина с огромным
букетом цветов. Она плакала. Слезы текли по ее щекам обильными ручейками, капали
на блузку — она не пыталась их утереть, только крепко сжимала обеими руками
букет, протягивала его мне и улыбалась — растроганно, жалобно, чуточку
виновато… «Вы помните девочку из 9-й клинической больницы?.. Тридцать лет
назад… Вы тогда спасли мне жизнь…» Я помнил… Все эти годы я не переставал
помнить о ней. Цветы и ее благодарные слова были лучшим ответом на все мои
вопросы о ее здоровье — я был счастлив. Ее мать сидела в зале, но так на сцену
и не вышла. Зато она рассказала обо мне дочери и привела ее на сеанс Аллана
Чумака!
Вот такие бывают встречи…
Однажды ко мне обратились родители семилетнего мальчика.
Всей семьей они отдыхали на юге, там сын занемог: повысилась температура,
сильно заболела голова. Состояние быстро ухудшалось. Врачи поставили страшный
диагноз — менингоэнцефалит, воспаление головного мозга, вызванное инфекцией.
Когда я осматривал мальчика, он лежал на боку, совершенно обездвиженный —
только мелко подрагивали пальцы рук. Полная бесконтактность, зрачок на свет не
реагирует… Как обычно в таких случаях, я спросил у врачей разрешения на
проведение сеансов. «Да делайте что хотите! Даже если он и выживет, никогда в
сознание не придет. У него умер мозг».
Но я видел: мозг не умер… Я взялся за лечение, проводил
сеансы ежедневно. На третий день сказал: «Через две недели он придет в
сознание». Так и вышло. Я продолжал лечить. «Через неделю он заговорит». В
назначенный срок мальчик обрел дар речи. Так я прогнозировал — и все выходило
по-моему.
Долго рассказывать не буду. Мальчик выздоровел. Я много лет
поддерживал связь с его семьей. Он начал заниматься спортом, играл в футбол, с
годами вымахал под два метра ростом. Мощный, здоровый парень. И умный.
«Мозг умер» — скажут ведь такое!..
Порой целительская практика приводила к тому, что у меня
появлялись ученики. Как-то обратилась ко мне супружеская пара из Каунаса: «У
нашего сына миопатия. Он не ходит, только сидит, действует одна рука…» Миопатия
— тяжелое заболевание. Поражает оно преимущественно мальчиков, проявляется в
раннем возрасте: мышцы разрушаются, уменьшается их масса, нарастает слабость. В
результате — ранняя смерть, в возрасте около двадцати лет, — из-за
остановки сердца или дыхания.
Я могу помочь только тогда, когда организм имеет основу для
выздоровления. В этом случае основы не было… Я лечил мальчика на расстоянии,
потом стал приезжать в Каунас. Были некоторые улучшения, но кардинального
выздоровления не случилось. Больной угасал… При близком знакомстве с его
родителями я обнаружил, что у них есть экстрасенсорные способности, они могли
оказывать на сына целебное воздействие. Я сказал: «Вы должны стать целителями.
Вы можете эффективно поддерживать силы мальчика и продлить ему жизнь». И учил
их тому, что знал сам.
Именно благодаря этим людям я познакомился с человеком,
встреча с которым произвела на меня глубокое впечатление.
Однажды, в один из моих приездов в Каунас, мои знакомые
попросили о помощи, но речь шла не об их сыне. «Знаешь, у нас есть один очень
близкий друг, ксендз. Зовут его Станислав Добровольский. Он совсем обезножел… У
него варикозное расширение вен, ноги синие, вены клубками выпирают…» Ксендз жил
и содержал приход в деревушке Побярже (по-русски — Подберезовая), что находилась
в восьмидесяти километрах от Каунаса. Ехать — не ближний свет, да еще по
проселочным дорогам. Но это меня не остановило. Мы сели в машину и отправились
в путь.
По дороге знакомые рассказывали о своем друге. Когда-то он
получил блестящее духовное образование, служил в столичном храме в Вильнюсе.
Но, на свою беду, имел широкий ум и мыслил слишком самостоятельно, что вовсе не
пристало молодому ксендзу. За это и поплатился: его сослали в глухую деревеньку
в окрестностях Каунаса. Там, в маленькой Побярже, Станислав Добровольский
превратил свою жизнь в подвижническое служение Господу и людям. Каждый Божий
день он вставал в четыре утра к молитве, потом посвящал себя заботам священника
и доброго пастыря прихожан, в восемь вечера ложился спать — ровно на четыре
часа, а к полуночи вставал на ночную молитву, которая продолжалась не меньше
часа. После нее ксендз отходил ко сну — до четырех утра… Его искренняя доброта,
любовь к людям и вера покорили сердца прихожан. На службы в небольшом костеле в
Побярже со временем стали приходить жители всех окрестных деревень. Свой
довольно большой двухэтажный бревенчатый дом Станислав превратил в музей. Дело
в том, что при советской власти в Литве был период жестоких гонений на
католическую веру. Тогда по всей республике закрывались костелы, ксендзов
выгоняли на улицу, церковное имущество растаскивалось. Станислав Добровольский
ездил по деревням и собирал оставшуюся после разграблений церковную утварь и
одежду, иконы — так он спас от уничтожения сотни раритетов литовской религиозной
культуры. Он питал нежную любовь к народному творчеству: бережно хранил изделия
народного промысла, образцы примитивного искусства. Он притягивал к себе
творческих людей, его дом был постоянно полон гостей — художников, поэтов,
народных мастеров…
Станислав Добровольский очень обрадовался приезду своих
друзей. Невысокий, собранный, деликатный, мягкий человек — он очень страдал,
еле передвигался. Мне было больно на него смотреть. «Извините, — сказал
ксендз, — после службы очень устают ноги…» Меня представили, мы
расположились на террасе, выпили чаю, и после этого, не мешкая, я взял быка за
рога: «Разрешите вам помочь».
Я опасался, что он откажет — ведь многие священники считают
дар экстрасенсов дьявольским. Но он согласился.
Мы прошли в его маленькую комнатку на втором этаже дома.
Помню, насколько был поражен ее аскетической обстановкой: стол, стул, полки с
книгами и топчан, застеленный суконным одеялом. Станислав сел на стул, и я
начал сеанс.
Через меня пошел мощный серебристо-голубоватый поток.
Через минуту из него брызнул пот. Именно брызнул, изо всех
пор. Одежда промокла насквозь. Он стал багрово-красным, его затрясло.
Я видел, что все идет нормально, и, ничего не говоря,
продолжал сеанс. Меня удивило, что и он не произнес ни слова, не испугался, но
терпеливо сносил воздействие. Через некоторое время тихо попросил: «Разрешите,
я лягу». И по этим словам я понял, насколько ему было плохо: такой человек
никогда не лег бы в присутствии гостя в постель, если бы не крайние
обстоятельства.
Через пятнадцать минут, под конец сеанса, я сказал:
«Станислав, разрешите вас перекрестить». — «Пожалуйста», — кротко
ответил он. И я перекрестил его так, как делаю это обычно во время
лечения, — «открытой» ладонью, развернутой к пациенту. Он поднял на меня
глаза и прошептал: «Теперь я понял…»
Я не стал спрашивать, что он имел в виду: у каждого свой
опыт общения с Неведомым. «У меня к вам просьба: не ходите сегодня на ночную
молитву». — «Я, наверное, и не смогу пойти…»
Так прошла наша первая встреча. Я уехал, а через неделю позвонили
знакомые из Каунаса и рассказали: к ним приезжал Станислав Добровольский и,
войдя в квартиру, первым делом задрал штанины. Его ноги были абсолютно белыми и
гладкими — никаких сеточек, клубков и бугров, никаких выступающих вен! Здоровые
ноги!
Он поведал друзьям довольно страшную историю со счастливым
концом. Часа через три после того, как я провел лечение, вены у него на ногах
вскрылись, и из них стала выходить черная кровь. Все, кто был доме,
переполошились, принесли тазы, кувшины, натаскали воды, обмывали ксендзу ноги…
Через пару часов вены закрылись и ушли под кожу, никаких рубцов на ногах не
осталось. С тех пор болезнь прошла.
Много позже я навещал Станислава и как-то спросил его:
«Почему вы тогда, во время сеанса, не испугались? Разве не думали о том, что
незнакомый человек без медицинского образования может вам навредить?» И тогда
он произнес слова, которые я помнил всю свою жизнь и которые помогали мне в
самые трудные минуты: «Если Господь послал за мной — слава тебе, Господи! Если
послал исцеление — слава тебе, Господи!»
Лет через двенадцать — тогда уже произошел развал великой
страны и мои связи с Литвой давно оборвались — я снова увидел этого прекрасного
человека. Было это так: смотрю я телевизор, и вдруг на экране появляется
знакомое лицо. Вглядываюсь — ба, Станислав Добровольский выступает, улыбается,
живой и здоровый! Вот так встреча!
Я был рад его видеть — как рад видеть всех тех, кому удалось
вернуть здоровье и радость жизни».
«Тем, кто верит в чудо» - Аллан Чумак .
Информация по
Аллану Чумаку – http://razbeg-zdorov.ru/index/chumak/0-333
|